Поиск по творчеству и критике
Cлово "1941"
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Входимость: 1. Размер: 40кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Часть текста: одного поэта, обращенные к его ученикам. Мэтр был человеком артистичным, лукавым, склонным к гиперболам и мистификации. Однажды он поведал юношеству, что лучший русский поэт ХIХ века - Иван Козлов, автор (точнее, переводчик) романса "Вечерний звон". Настоящие рукописи Козлова, затмевающие Пушкина и Лермонтова, найдены недавно. Их держат в спецхране, чтобы не вносить беспорядка в школьные хрестоматии. Не знаю, может быть, кто-то и поверил. Борис Степанович Житков (1882-1938) в русской прозе занимает (занимал) едва ли не меньшее место, чем Козлов в поэзии. Да, автор милых рассказов для юношества - фактурных, качественно написанных... Да кто ж в двадцатые годы плохо писал короткие рассказы? Эта проза была великолепна именно в малых формах. Бабель, Добычин, Зощенко... Камерные вещи на сто-двести страниц тоже весьма удавались - взять хотя бы Вагинова или "Смерть Вазир-Мухтара", не говоря уж о "Зависти". Да и Набоков, великий антагонист советской прозы двадцатых, остановился именно на этом жанре: в конце концов он стал главным не только в отечественной, но и в мировой прозе ХХ века. Двести страниц - на столько (максимум) хватит читательского дыхания... Роман-повесть, роман-анекдот или роман-притча (под это определение подпадает и гениальный, ни на что не похожий "Чевенгур"). А вот настоящий, старорежимный эпический роман, большой роман - с распахнутым пространством, с десятками героев, летопись жизни народной - был вроде бы уже неосуществим. То есть, конечно, такие романы писали. И тогда, и в особенности позднее. Но что же вдруг резко отвращает в благородной по духу и мастерской по исполнению "Жизни и судьбе" Гроссмана? Есть в этом романе сцена, где с толстовской обстоятельностью описываются тончайшие оттенки чувств героини... которую ведут в газовую камеру. Но толстовского героя не могут вести в...
Входимость: 1. Размер: 7кб.
Часть текста: За чаем. Говорили - как будто о факте бытовом, житейском, а не литературном. Дескать, прочел на днях роман Житкова - представьте, гениальный... В точности как Баратынский - Жуковскому, разбирая рукописи Пушкина: "Он был мыслитель, кто бы мог подумать!.." Вот, стало быть: ни слова о Житкове. Лишь вкратце - о шестидесятилетних мытарствах книги: со дня кончины автора до дня, когда она попала нам с вами в руки. Помню, как впервые услышал слово "Вавич". Дело было в 88-м. Я позвонил по телефону Лидии Корнеевне Чуковской - попросил у нее рукопись документальной повести об отце, по совету Берестова. В тот романтический период я сотрудничал с издательством Детского Фонда. Публикации не случилось, увы. По чьей вине? Скажем так: не по моей... С извинениями вернул рукопись автору - тогда мне и задан был вопрос: - Почему бы не издать "Вавича"? Помню, как впервые прочитал вот это: "Посыльный нес письмо, держа его двумя пальцами, и девушке показалось, что он поймал бабочку..." И это: "Городовой снял шапку, и на морозе она дымилась у него на ладони, как горшок с кашей..." И это:...
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Часть текста: что в ней не соответствовало сгустившемуся духу времени? Вроде бы как раз все соответствовало, начиная с многажды испытанной советской литературой темы: роман из эпохи русской революции 1905 года. Революционное брожение, забастовочное движение, студенческие волнения, политические кружения, "разгул реакции", зверства (настоящие, без всяких кавычек) охранки и полиции, еврейские погромы, - все вдвойне почетным, ибо умершим, автором популярных детских книг рассмотрено и смешано в достаточно корректной пропорции. Правда вот, еврейские погромы описаны не со слишком ли ужасающей экспрессией? Ну сколько об этом можно вспоминать в стране победившего социализма, в которой уже что-что, а "национальный вопрос" решен? Не в Германии ведь живем и не о ней пишем... Ладно, всяческие погромы - это, так сказать, "объективная реальность", навсегда канувшая в Лету вместе с прочими свинцовыми мерзостями царского режима. Но к чему вплетать в роман прерывистым прочерком ускользающую в никуда - и не имеющую отношения к "главной" интриге - захолустную историю любви несмышленой русской барышни к еврейскому музыканту? Любовь, доведшую несчастную до психического срыва. Притом же и музыкант этот нисколько не негодяй, наоборот, вполне разумный, ничем особенно не выдающийся, кроме умения играть на флейте, человек. И выходец, опять же, не из Гаммельна... Впрочем, это, действительно, побочная ветвь романа. Не побочный вопрос - другой. Из книги непонятно, с кем мы сегодня, мастера из охранного отделения культуры? Главный герой, брат этой милой барышни, Виктор Вавич, "вольнопер", по скудости разыгравшегося воображения поступает в полицию и становится околоточным надзирателем города N (на шестистах страницах романа так и не сказано, что...
Входимость: 1. Размер: 40кб.
Часть текста: и заботах советских детей обогащала поэзию для малышей Барто. Рядом с ними работала значительная группа поэтов, отказавшихся от примитивных тем и примитивных форм стиха для детей. В борьбе за новое отношение к детской литературе, новое понимание её возможностей и её задач передовые писатели одержали решающую победу. Предстояло двинуться дальше. В это время в детскую литературу приходит поэт, который начинает свой путь с того места, до которого дошли его предшественники и товарищи. Он с первых своих стихов, не останавливаясь на освоении и закреплении позиций, уже завоёванных детской поэзией, идет дальше, вперёд. Молодому поэту не пришлось долго ждать признания. Первое же большое произведение Сергея Михалкова — «Дядя Степа» — было радостно встречено и детьми, и взрослыми читателями, и критикой. Сразу, легко и весело, вошли в жизнь ребят образ дяди Степы и запоминавшиеся наизусть с первого чтения строки стихов, где так своеобразно реальное и будничное сочеталось с фантастическим. Дядя Степа — Из районных великанов Самый главный великан — ничем, кроме роста, не выделяется из среды окружающих его людей. Сперва читатель узнаёт, что дяде Степе приходилось искать самые большие ботинки и он мог, сидя, книги брать со шкафа. В следующих строфах — от эпизода к эпизоду — рост дяди Степы выходит за пределы реального. Самые глубокие места в реке ему по колено, с тротуара он достаёт рукой до чердака. Но — странно — по мере того как рост дяди Степы становится всё более фантастическим, его поступки приобретают всё большую реальность и убедительность. Перед читателями — юноша, в поступках которого проявляются черты благородного и отважного советского человека. Он спасает тонущего мальчика, предупреждает аварию поезда...