Поиск по творчеству и критике
Cлово "1904"
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 19кб.
Часть текста: 2001, №2 Последний русский роман Борис Житков. ВИКТОР ВАВИЧ. М., Издательство "Независимая газета", 2000. В юности мне довелось несколько раз слушать замечательные монологи-импровизации одного поэта, обращенные к его ученикам. Мэтр был человеком артистичным, лукавым, склонным к гиперболам и мистификации. Однажды он поведал юношеству, что лучший русский поэт ХIХ века - Иван Козлов, автор (точнее, переводчик) романса "Вечерний звон". Настоящие рукописи Козлова, затмевающие Пушкина и Лермонтова, найдены недавно. Их держат в спецхране, чтобы не вносить беспорядка в школьные хрестоматии. Не знаю, может быть, кто-то и поверил. Борис Степанович Житков (1882-1938) в русской прозе занимает (занимал) едва ли не меньшее место, чем Козлов в поэзии. Да, автор милых рассказов для юношества - фактурных, качественно написанных... Да кто ж в двадцатые годы плохо писал короткие рассказы? Эта проза была великолепна именно в малых формах. Бабель, Добычин, Зощенко... Камерные вещи на сто-двести страниц тоже весьма удавались - взять хотя бы Вагинова или "Смерть Вазир-Мухтара", не говоря уж о "Зависти". Да и Набоков, великий антагонист советской прозы двадцатых, остановился именно на этом жанре: в конце концов он стал главным не только в отечественной, но и в мировой прозе ХХ века. Двести страниц -...
Входимость: 1. Размер: 18кб.
Часть текста: А.: Долгая зима в городе N (послесловие к роману "Виктор Вавич") Долгая зима в городе N Эта книга была подписана к печати 14 марта 1941 года и могла появиться на прилавках перед самой войной. Но - не появилась. Не вдаваясь в подробности частных номенклатурных решений, попробуем представить, что в ней не соответствовало сгустившемуся духу времени? Вроде бы как раз все соответствовало, начиная с многажды испытанной советской литературой темы: роман из эпохи русской революции 1905 года. Революционное брожение, забастовочное движение, студенческие волнения, политические кружения, "разгул реакции", зверства (настоящие, без всяких кавычек) охранки и полиции, еврейские погромы, - все вдвойне почетным, ибо умершим, автором популярных детских книг рассмотрено и смешано в достаточно корректной пропорции. Правда вот, еврейские погромы описаны не со слишком ли ужасающей экспрессией? Ну сколько об этом можно вспоминать в стране победившего социализма, в которой уже что-что, а "национальный вопрос" решен? Не в Германии ведь живем и не о ней пишем... Ладно, всяческие погромы - это, так сказать, "объективная реальность", навсегда канувшая в Лету вместе с прочими свинцовыми мерзостями царского режима. Но к чему вплетать в роман прерывистым прочерком ускользающую в никуда - и не имеющую отношения к "главной" интриге - захолустную историю любви несмышленой русской барышни к еврейскому музыканту? Любовь, доведшую несчастную до психического срыва. Притом же и музыкант этот нисколько не негодяй, наоборот, вполне разумный, ничем особенно не выдающийся, кроме умения играть на флейте, человек. И выходец, опять же, не из Гаммельна... Впрочем, это, действительно, побочная ветвь романа. Не побочный вопрос - другой. Из книги непонятно, с кем мы сегодня, мастера из охранного отделения культуры? Главный герой, брат этой милой барышни, Виктор Вавич, "вольнопер", по скудости разыгравшегося воображения поступает в полицию и...