Я унесу
АННА Григорьевна сидела на Надиной кровати и раскладывала на одеяле карты: уж который раз раскладывала на червонную даму, все выходили «дороги», «дороги»… В прихожей позвонили. Анна Григорьевна пугливо дернулась и быстро накрыла карты подушкой. Выглянула в коридор: Башкин стоял, он держал шляпу на уровне лица и шепотом спрашивал Дуню:
— Никого нет? Гостей нет?
— Я одна, одна! — зашагала к нему Анна Григорьевна. — Семен Петрович.
Башкин шел, тихо стукал, озирался.
— Анна Григорьевна! Вы ничего не знаете? — Башкин говорил шепотом. — Пройдемте к вам, я с поезда, на даче живу. Идемте, идемте, — шептал Башкин.
Он взял Анну Григорьевну за руку. Рука Башкина дрожала, и он крепко зажимал руку Анны Григорьевны.
— Сядемте, — все шепотом говорил Башкин. Плотно запер дверь. — Не зажигайте, так довольно света. Он сел против Анны Григорьевны.
— Вы знаете, ваш сын арестован. АннаГригорьевна вся дернулась вверх и как от боли закусила губу.
— И очень скверно арестован, — Башкин не мог смотреть на это лицо, глядел вбок. — Его арестовал квартальный на улице, и у него в кармане нашли револьвер. — Башкин слышал, как мелко тряслось кресло под Анной Григорьевной. — Это ничего, ничего! — говорил умоляющим голосом Башкин. — А квартальный, Вавич, что арестовал его, говорит, что револьвер, — еле слышно шептал Башкин, — с убитого городового.
Анна Григорьевна вдруг схватилась руками за виски, пригнула голову к коленям и тыкалась головой в колени и стукала об пол ногой в отчаянном такте.
— Что ж это? Что ж это? Что ж это? — все громче и громче повторяла Анна Григорьевна.
— Анна Григорьевна! Нельзя! Нельзя! — вдруг крепко сказал Башкин, почти крикнул. Он толкнул в плечо Анну Григорьевну. — Надо сейчас же действовать, действовать!
Анна Григорьевна раскрытыми сумасшедшими глазами смотрела на Башкина.
— Ведь сейчас же, ночью, могут сделать обыск. Надо все, все в его комнате пересмотреть. Сейчас же! Анна Григорьевна встала.
— Боже, Боже! — говорила она и быстро шла с Башкиным в Санькину комнату.
— Дуняша! — крикнул Башкин в кухню. — Никого кроме барина не впускать! Я буду просматривать, а вы складывайте обратно, — шептал Башкин.
— Боже! Боже! — повторяла Анна Григорьевна. Она стояла посреди комнаты, давила ладонями виски, расставив вбок локти.
Башкин зажег обе лампы в Санькиной комнате. Он выдергивал незапертые ящики стола, судорожно быстро перебирал, пересматривал.
— Укладывайте! — командовал шепотом Башкин. И выдергивал другой ящик.
Анна Григорьевна с раскрытыми настежь глазами укладывала аккуратно вещи — ручки, кисточки, стеклянные трубочки — и дышала все с тем же:
— Боже! Боже!
от Библии, не приклеенный! И руки сразу почувствовали железо. Башкин осторожно оглядывал, приткнулся близорукими глазами.
Анна Григорьевна оставила укладку, глядела, задохнувшись.
— Что это? Что? — шепотом спрашивала Анна Григорьевна.
— Я унесу! — сказал Башкин.
Анна Григорьевна глядела на него, на дверь.
— Что? Вы боитесь, что сейчас придут?
— Пусть придут! — выкрикнул Башкин. — Я скажу, что я! Я принес. Да! Вот сейчас заверну в бумагу, — Башкин сдернул синий оберточный лист с письменного стола, — вот! — Он обернул на кровати в бумагу железную книгу. — Вот! и надпишу: Семена Башкина. Прямо распишусь, подпись пусть будет!
Башкин схватил из поваленного стаканчика цветной карандаш и надписал красными буквами — С. Башкин и расчеркнулся.
— Вот, пожалуйте! — он двумя руками осторожно показывал Анне Григорьевне. — Это же бомба! — сказал в самое ухо Анне Григорьевне Башкин. — Я в прихожей положу под стол. Да! И шляпой своей собственной накрою сверху.
Анна Григорьевна молча поворачивалась за Башкиным.
Анна Григорьевна стояла, все глядела на Башкина, когда он вернулся из прихожей, и что-то шептала неслышно.
— Что? Что? — Башкин наклонил ухо.
— Это, наверно, тот оставил… сегодня один заходил без него.
— Я унесу, унесу! Дальше, дальше! — Башкин бросился к постели, отгибал матрац. — Господи! — говорил Башкин. — Господи! Почему у меня, у меня именно, нет матери. Нет, нет матери, — Башкин порывисто откидывал подушки. — На миг, на один миг чтоб была, я все бы отдал, чтоб вот теперь, теперь была б, у каждого прохвоста есть, вот сейчас бы. Нет, нет! Вы ему мать, и вам в десять тысяч раз лучше, чтоб я с десятью бомбами попался, чем он с одним револьвером. Нет, нет! Не то! Не для этого. Не для этого! — почти крикнул Башкин и бросил на кровать Санькин сюртук. — Со мной ничего, ничего бы не было. — Башкин сидел на кровати и говорил, захлебываясь. — Я бы об ней думал бы, вы знаете, мне эту ночь она снилась, как умирала, закрыла глаза и не дышала, а я бросился — мама! и она встрепенулась и схватила меня за голову и прижала губы поцелуем и — рот уже трупный, а я пересиливаюсь и целую, а она меня зубом единственным укусила в губы. Страшно больно, — я проснулся. Башкин поднял к губе руку.
— Кончаем, кончаем, — вскочил Башкин. Он бросился перебирать полотенца. — Все! Все! — говорил возбужденно Башкин. — А ему грозит военный суд. И он, может быть, вас тоже ночью укусит в губу.
Анна Григорьевна в столбняке глядела на Башкина.
— Анна Григорьевна! Вы, вы, вы! верите, что я ваш друг? Анна Григорьевна медленно поднимала, протягивала руки. Башкин взялся за ручку двери. Анна Григорьевна протягивала к нему руки — Башкин вытянул вперед голову:
— А Варька! Варька-то! полицмейстерша проклятая, знаете? Живет с Миллером, — шепотом, ясным раздельным шепотом сказал Башкин, — знайте!
Он вышел. Анна Григорьевна не могла двинуться с места.
Анна Григорьевна у себя в спальне на коленках стояла в полутемной комнате, и святой Николай-чудотворец все держал с иконы руку — будто отстранял — нет, нет, не проси! А она сплела пальцы и до боли выворачивала их друг об друга и била сплетенными руками об пол:
— Яви, яви чудо! Молю! Ну молю же! Жизнь мою возьми, возьми! возьми! — и Анна Григорьевна стукала лицом об пол.
— Умоли! Умоли его! — шептала Анна Григорьевна, шатала в тоске головой, и скрипели сдавленные зубы. — Умоли! Она знала, — в этот миг муж там, у генерал-губернатора.
— Умоли! — и Анне Григорьевне всей силой хотелось, чтоб вышла душа с этим вздохом, вышла бы жертвой, и опустил бы святитель неумолимую руку.