Убью!
НАДЕНЬКА сидела на своем обычном месте за обеденным столом, и Анна Григорьевна рядом — поймала под скатертью Надину руку, не выпускает из своей, жмет, переминает и вдруг сдавит до дрожи и глаза прикроет.
Андрей Степанович ходил по комнате со стаканом холодного чаю, искоса поглядывал, как Надя неловко одной рукой мажет масло на ломтик хлеба. Горничная Дуня убирала лишнюю посуду, составляла на поднос.
— Дуняша! — Андрей Степанович весело глянул Дуне в лицо. — Дуня! Вы знаете, что у вас в деревне делается?
— Кажется, звонок, — насторожилась Анна Григорьевна, — стойте, не грохайте посудой.
— Звонят! — решительно тряхнул головой Тиктин, а Дуня уж отворяет; только повернула замок, как с силой дернулась дверь наотмашь. Дуня чуть не упала. Башкин ринулся в прихожую, он сорвал с себя шапку, шмякнул на столик, размашисто сорвал пальто и бросил — пальто слетело на пол, Башкин не оглянулся, саженными шагами по коридору. Анна Григорьевна стояла в дверях столовой.
— Милая, голубушка! — кричал Башкин. — Поздравляю, — Анна Григорьевна не опомнилась — Башкин уж обнимал ее, опутал руками, — и со свободой и с Надеждой вашей! Андрей Степанович! Драгоценный. — Башкин в пояс кланялся Тиктину, как в церкви; казалось, сейчас перекрестится. — Надежда Андреевна, просто Наденька! Разнаденька милая! — и Башкин громко чмокнул руку и послал Наде поцелуй. — Я! я! — он тыкал себя в грудь, и длинный палец выгибался. — Я, господа, всех радее. Вы не поймете! Я, я всех свободней! — крикнул Башкин. — Прямо на руках ходить! — и Башкин смеялся, и щурились глаза, как на солнце. — Ей-богу, на руках! — вскрикнул Башкин.
Он стал на четвереньки, поддал ногами, как теленок, и вдруг — никто не понял, что это — огромные ноги взметнулись к потолку, длинный пиджак вывернулся, и все это рухнуло на пол. Одной ногой Башкин задел стол, и стакан с блюдцем зазвенел на полу. Анна Григорьевна бросилась, Башкин уж криво приподнялся на руках.
— Ничего! Ничего! — он счастливо задыхался. — Ничего! — говорил Башкин; он встал на ноги. — Ничего, никаких городовых, никаких охранок, никаких жандармов, черт возьми, — он стукнул кулаком по столу, — и ротмистров!
— Да садитесь! — крикнула Анна Григорьевна.
— Ух, я теперь буду жить! — говорил Башкин. Он зашагал, гонко забегал по комнате. — Прямо не знаю, сказать прямо не могу, как жить теперь буду! Делать? Все буду делать! Много я могу наделать? — он вплотную подошел к Тиктину, кивал ему в лицо головой. — Правда? Много ведь могу? Ужас сколько! — снова зашагал Башкин. — А этот мальчик, Коля, замечательный, я приведу, к вам приведу, Андрей Степанович. Правда? — снова он остановился перед Андреем Степановичем, нараспашку глядел в глаза. — Ведь я ж хороший человек, — сказал Башкин, запыхавшись, вполголоса и все не отводил глаз от Тиктина.
— Ну, давайте выпьем, — сказал Андрей Степанович и отвернулся, потянулся к столу, к бутылке, — за новую жизнь и за вашу новую жизнь особенно.
— звонок. Андрей Степанович с бутылкой в руке глядел на двери — Санька в шинели, в фуражке стоял в дверях — на синем околыше мелом написано 52.
— Это что за метка? — Анна Григорьевна щурилась на фуражку.
— Городовой! — Санька хлопнул рукой по цифре и круто повернулся. Андрей Степанович улыбался и кивал головой:
— Так, так. Это мы просили, комитет общественной безопасности.
ловила. Надя спрятала руки. Анна Григорьевна покраснела и быстро вышла из комнаты.
Надя плотно сжала губы и то взглядывала, как отец наливал в стаканчик, то хмуро глядела в скатерть. Башкин искоса глянул. Он держал стаканчик, и Тиктин целился горлышком бутылки.
— У вас глаза потемнели! — Башкин вдруг резко повернулся к Наде. — Да, да! Потемнели глаза. В вас больше силы стало! Андрей Степанович ждал со стаканчиком — чокнуться.
— Теперь нужна… сила, — сказала раздельно Надя и на миг из-под бровей серьезно глянула в самые глаза Башкину.
— Предстоит… — зычно начал Тиктин. Башкин резко повернулся к нему, расплескал на скатерть.
— Да-да! Случилось что-то, — говорил Башкин в сторону Тиктина, — и я вас всех страшно люблю, все равно — ужасно люблю, и вы можете меня не любить, и не надо. Не смейтесь, потому что я…
— Да пейте, все расплещете! — Андрей Степанович стукнул стаканом в стакан Башкину. — Мне сию минуту идти, — Андрей Степанович поставил стаканчик, глядел настенные часы, — комитет дежурит всю эту ночь.
— И я пошла! — Надя встала.
— Я хотел вам сказать, — Башкин привстал со стула, он смотрел, поднял брови на Надю, — хотел сказать самое главное для меня.
— Не надо сейчас, — Надя выбиралась из-за стола. — Я даже плохо буду вас слушать сейчас. — Она сбивала крошки с платья, смотрела вниз
— Вы уходите? — слышал Башкин голос Анны Григорьевны в коридоре. — Санька уж полетел, так ничего и… — Башкин не слышал, как говорили в прихожей. Он схватил бутылку, вылил остатки вина в стакан и опрокинул в рот. Он услышал спешные шаги Анны Григорьевны, обтер рукавом губы.
— Слушайте, вы, может быть, съели бы чего-нибудь, мы ведь пообедали только что. Послушайте! С ней уж ничего теперь не случится? Ведь свобода, не будут же хватать на улице, надеюсь. — Анна Григорьевна передернула плечами.
— Нет! нет! Не может быть!
— Анна Григорьевна! — и голос у Башкина забился тревожной нотой. — Ради Бога, вы даете мне самое честное слово, что никто не узнает, что я вам скажу?
— Нет, нет… зачем? Никому. Никому, если хотите. — Анна Григорьевна взглядывала на Башкина и поправляла на руке кольца. — Нет, если вам угодно…
— Анна Григорьевна! Милая! — Башкин с размаху сел на стул через угол стола. — Анна Григорьевна! — Башкин остановил пальцы Анны Григорьевны, прикрыл рукой. — Вы думаете, мерзее меня нет человека?
— Что вы?
— Нет, — громко сказал Башкин, — к черту! Прямо вам скажу — я, как мерзавец последний, делал пакости. Я, может быть, — крикнул Башкин и встал, — человека убил!
Анна Григорьевна смотрела на него, не отрывая круглых глаз, она сразу покраснела.
— Десять! Двенадцать человек! — закричал Башкин. Он весь напрягся лицом, и дрожала губа. И вдруг весь опал на стул, схватил руку Анны Григорьевны, через стол рванул к себе, прижался глазами со всей силы. Анна Григорьевна уж занесла другую руку, чтоб погладить волосы, но Башкин вдруг дернулся, вскочил. — И еще одного убью, — крикнул, — сегодня, может быть! Сейчас убью! Вот честный… честный крест! — Башкин с силой перекрестился. — У-бью! — и он опрометью бросился из комнаты, схватил свое пальто, шапку и выбежал с ними вон.
Башкин стремглав сбежал с лестницы, внизу наспех напялил шапку, взметнул пальто, совал руки, рвал подкладку. Он дернул что есть силы двери, бросился на улицу. И как хлопнула тяжелая дверь! Башкин решительными шагами зашагал по тротуару вправо. Ему казалось, что испуганное лицо Анны Григорьевны смотрит вслед. На углу, на панели, Башкин в сумерках увидел кучку народа, в середине высокий студент, ага! и вот белый номер на фуражке. Люди стояли без пальто, без шапок. Видно, из ближних дворов. Вполголоса урчал говор. Башкин услышал:
— Что вы говорите, господин студент, когда же сейчас человек оттуда пришел, сам же видел: разбивают.
— Я ж вам говорю — разбивают, — вдруг громко вскрикнул женский голос. Голос дернул Башкина, он встал в трех шагах и слышал, как все сразу заговорили громко, и беспокойная испуганная нота забилась над кучкой людей, громче, выше.
— Тсс! Тсс! — и студент махал рукой. Башкин подошел. — Вот распоряжение от комитета. — Студент поднес к глазам бумажку и, видно, читал на память — уж ничего нельзя было разобрать: — «Комитет безопасности при городской Думе взял на свою ответственность охрану порядка в городе и просит население помочь ему строгим соблюдением правил: первое, не выходить из домов с наступлением темноты во избежание эксцессов со стороны преступного элемента…» — Так, пожалуйста, господа, по домам. Комитету, уверяю вас, — студент наклонился, прижимал листок к груди, — комитету известно гораздо больше, чем этому человеку, и комитет принимает меры…
Люди медленно отходили от студента.
— он придерживал у груди пиджак — подошел вплотную.
— Что значит меры, — он глядел вверх в лицо студенту, — когда же там разбивают, убивают, я знаю? А если там тоже студент с бумажкой, так что?
— Есть студенческая дружина, есть отряд целый, понимаете? — и студент повернулся и шагнул к Башкину.
— Слушайте, слушайте, — зашептал ему на ухо Башкин, — где это, где?
— На Слободке! — громким шепотом сказал человек в пиджаке. — На Слободке бьют еврейские лавки, — и он тряс пальцем в улицу направо. Башкин круто повернулся и быстро пошел направо, туда, в темноту, к Слободке. Он прошел размашистым спешным шагом уж кварталов пять по городу. Вон видно, стоит на перекрестке студент, и Башкин тем же ходом направил шаг к студенту.
— Вы знаете, что происходит? — не доходя еще, начал Башкин, и в голосе твердый упрек, возмущение. — На Слободке бьют лавки! Еврейские лавки!
— Правда? — и студент сунулся к Башкину.
— Там, там, — сердито махал Башкин пальцем в сторону Слободки. Студент глядел, куда тыкал Башкин.
— Ох! — и студент чуть присел. Башкин глянул — и легкое зарево низко перемывало по небу.
Оба с минуту глядели, как дышало зарево.
— Так что ж? Идем, или вы будете стоять, когда там…
— Да я тут обязан… — перебил студент.
— А ну вас! — Башкин шагнул прочь. — Ко всем чертям! — сказал он, шагая. — К сволочам!
«скорой помощи» — и холодок дунул под ложечкой — спешной дробью простукали лошади, и вон фонари кареты пересекли улицу. И опять рожок, и бедственный звук прижал под грудью. Башкин шагал слабее.