Семга
ПЕРВЫЙ раз это было давно, в первую же субботу, как только Виктор получил околоток. Виктор шел мимо домов, как по своему хозяйству, и строго заглядывал в каждые ворота. Дворники стряхивали с запревших голов тяжелые шапки и держали их на горсти, как горшок с кашей. И пар шел из шапок. Виктор оглядывал каждого и едва кивал. Сам попробовал замок на дверях казенки. Зашел в гастрономический магазин. Электричество чертовское, кафельные стенки, мраморные прилавки, дамы суетятся и с игрушечной лопаточки пробуют икру. Полусаженные рыбины лоснятся красным обрезом. Дамы косили глаза на Виктора. Вот сняла перчатку и мизинчиком, ноготком отчерпнула масла, пробует, а приказчик, пузатый шельма, в глаза смотрит и уговаривает.
«А если всучает гниль всякую? А они, голубушки, берут. Вот как торопится увернуть, подлец. Чтоб не опомнилась».
— Что это ты заворачиваешь? — покрыл все голоса Виктор. Все оглянулись. У приказчика стали руки.
— Колбасу-с.
— Которую? Покажи! Пардон, сударыня, — и Виктор протиснулся к прилавку. — Гниль, может быть, всякую суете… жителям… города.
Виктор, не жалея перчаток, взял колбасу. Поднес, нахмурясь, к носу. В магазине все притихли и смотрели на квартального.
— Отрежь пробу!
— Здесь пробовать будете? — спросил приказчик вполголоса.
— А где же? На улице? — закричал Виктор.
— отмахнул тонкий кружок колбасы, протянул на дрожащем ножике. Виктор, глядя на верхнюю полку, важно сосал ломтик.
— То-то! Смотри мне, — и швырнул за прилавок недоеденную половинку.
И тут же хозяин, бородка, тихий голос:
— Не извольте беспокоиться.
— Позвольте, — и Виктор обернулся вполоборота к публике, — на обязанности наружной полиции, — и покраснел, чувствовал кровь в лице, — на обязанности следить за правильностью торговли. А то ведь такое вдруг, что случаи отравления.
— Справедливо-с, — говорил хозяин и кивал туловищем, — совершенно справедливо, бывают такие случаи, но только не у нас. Товар первосортный! — и хозяин провел рукой над прилавком. — Отведайте, чего прикажете.
— Действительно, если б все так серьезно. И ведь в самом деле бывают случаи.
И Виктор с серьезным видом наклонился над стеклянными вазами, а хозяин приподнимал крышки, как будто шапку снимал перед начальством.
— Семужка. Отведаете?
— Нет, уж у нас, знаете… Виктор кивал головой.
— А то ведь, — шептал хозяин, — для публики ведь смущенье, помилуйте! За что же скандал делаете? Виктор глянул на хозяина.
— Слов нет, бывают случаи, — шептал хозяин. Обиженно вздохнул.
— Семга замечательная, ей-богу, замечательная, — сказал Виктор.
— Плохого не держим, — надуто говорил хозяин. Глядел в сторону и ножиком барабанил по мрамору. Виктор вынул платок и обтер губы.
— Помещение смотреть будете? — Хозяин уж кивал распорядительно приказчикам: дергал вверх подбородком.
— Нет, уж другой раз.
— Как угодно-с, как угодно-с. А то можно. Как вам время. Очень приятно.
— До свиданья! — Виктор боком кивнул и стал протираться сквозь публику. На дам не глядел.
— Честь имеем. Очень приятно. Очень даже великолепно-с, — говорил вслед хозяин.
«Надо было додержать до конца строгость», — думал Виктор на улице и от досады ступал с размаху. Стукал панель.
«Вышло, будто он меня объехал, — думал Виктор, — все дамы так, наверно, и подумали», — Виктор вынул из кармана свисток.
— Т-р-р-р-рук! — и прикрыл пальцем дырку: благородно, коротко и приказательно.
Городовой сорвался с перекрестка, подбежал, вытянулся.
— Смотри мне. Чтоб в одиннадцать все лавки крыть. Ни минуты мне, без затяжек! — И сам не знал, что кивал свистком на лучезарную витрину, на серебряные колбасы. — Где народу натолклось, предупреди, пусть как хотят там, черт их дери: в одиннадцать — шторы и на замок. Порядок нужен.
— Слушаю, — сказал городовой. — Всех крыть прикажете?
— Всех! — крикнул Виктор. — К чертям собачьим, — сказал Виктор уже на ходу.
Груня к вечеру ждала гостей. Новые знакомые. Все было новое. Новые часы в кухне помахивали маятником, чтобы не стоять на месте, когда все весело суетятся. Груня приседала около духовой, а Фроська держала наготове полотенце: а ну пирожки поспели — вынимать. На полке новые кастрюли, казалось, звенели отблеску. Из духовки горячим ароматом крикнули пирожки.
— Давай! — Груня дернула полотенце, шипела, обжигалась и тащила лист из духовки. — Фрося! Фрося! Фрося!
Груня, красная, присела над горячим листом, замерла — любовалась на пирожки, как на драгоценные камни. Фроська, наклонясь из-за плеча, тянула носом.
В дверь стукнули. Обе дрогнули. И сейчас же незапертая кухонная дверь распахнулась, и шагнул мальчик в белом фартуке поверх тулупчика. На голове доска.
— От Болотова это. Надзиратель здеся живуть? И мальчик сгрузил доску на стол, снял длинный сверток, увесисто шлепнул сверток об стол.
— Это чего это там? — Груня тыкала пальцем сверток.
— Надзиратель заходили, сказали на дом снесть. Не знаю, как бы не семга.
Груня нюхала: сверток пах морозом, бумагой, приятной покупкой.
— До свиданьице! — мальчик взялся за дверь.
— А сколько следует? — крикнула Груня.
— В расчете-с, — сказал мальчик и улыбнулся лукаво и весело Груне в лицо.
— Пирожочков, пирожочков! — Груня схватила пару пирожков, перебрасывала их из руки в руку и кричала: — Ну скорей! Фартухом, фартухом бери: обожжешься. Как не требуется? Бери! Ой, брошу!
Мальчик, смеясь, подхватил пирожки в передник и бойко выбежал за порог, застукал по ступенькам и с лестницы крикнул:
— Очень вами благодарны!
— На морозе не ешь, простудишься, — крикнула Груня в двери и поспешила к свертку. Не терпели пальцы, срывали бумагу.