Помпеи
К ЧАЮ Виктор вышел в белоснежной рубахе, туго стянутой в талии. Тугие складки чуть петушком торчали сзади. Мокрые волосы лежали липким пробором. Лицо у Виктора было строгое, даже немного надменное.
Старик сидел в креслах и в ожидании своего большого стакана старательно размазывал масло по ломтику хлеба. Таинька из-за самовара поглядывала на Виктора быстрыми глазами.
— Нет, нет, — вдруг поднял руку Виктор, — сахару не клади, я сам положу.
— Благодарсте, — сказал церемонно Виктор. Виктор положил кусок, другой, — всегда пил с двумя, — а третий, морщась, стал ломать пополам.
Таинька смотрела, посмотрел и Всеволод Иваныч. Старик отхлебнул чаю, обжегся и вдруг глянул на Виктора.
— Ты про каких там чиновников Тайке болтал?
— Ни про каких, — сказал размеренно Виктор, глядя в чай. — Ни про каких не про чиновников, а просто выхожу в запас и поступаю на службу, — и тут Виктор с вызовом глянул на отца.
— На какую службу? — спросил старик. — Кем же тебя берут?
— Чиновником, — небрежно бросил Виктор и повернулся к сестре: — Что, лимона у нас никогда не бывает?
— Можно сбегать, — сказала Таинька шепотом.
— Каким же тебя чиновником? Ты ж солдат — и больше ничего. Солдафон!
— Чиновником внутренних дел. — Вавич старался сказать это как можно рассеяннее.
— Почтальоном вот разве, — и старик стал дуть в чай. — Так ты прямо и говори: иду, мол, в почтальоны, потому что больше никуда меня, дурака, не берут.
— Отлично, — сказал Виктор и наклонился, нахмурясь, — только я говорю, что в чиновники.
— Ну, в какие, в какие? — крикнул старик.
— В полицейские чиновники…
— Фиу! — старик засвистел и, глядя из-под бровей в упор на Виктора, сказал четко: — В крючки, значит?
Таинька нагнулась к блюдечку.
У Виктора дрогнула губа. Он поднял брови и сразу их нахмурил, как хлопнул.
— Крючки, крючки? — заговорил Виктор, заговорил громко, решительно. — Фараоны, может быть? Говорите: фараоны? А чуть что в переулке, — городовой! Ай-ай-ай! Да? А ну, снимите полицию на одну минуту — вас перережут всех!
Виктор встал.
— За занавеской сидеть всякий умеет. А что человек мерзнет всю ночь под окнами, так это — крючки? Взятки, скажете? Да? А в Государственном совете? — спешил, кричал Виктор.
Таинька плотней притянула дверь в спальню больной.
— Кузьмин-Караваев? — кричал Виктор. — А вышел в инженеры ваш Кузьмин-Краснобаев и тяпнул с подрядчика. Да! Первый сорт, подумаешь. А землемеры? По ошибке? Да? Ладно! Это выходит под дубом вековым сидеть и рассуждать… в креслах.
— В Англии, например, городовой — жалованье фунтами и первый человек. А если у нас человек для общей пользы мерзнет на углу и в трактире хватил рюмочку согреться, так это уж Содом и Помпея!
— Дура ты! Пом-пея! — сказал старик. — Дура, а говоришь, как прохвост.
Старик повернулся в кресле боком к столу.
— Да, — кричал Виктор, — а вашего хлеба я есть не желаю. Не желаю. Не невеста я.
— Какая же ты невеста? Ты — болван, — спокойно отрезал старик.
— Ну и ладно. Пускай болван. Виктор вышел в двери.
— Иди, скажи, — мотнул старик головой, — откуда это набрался? Помпея!