Не буду
— ВЫ ЗАНИМАТЬСЯ? — спросила Таня. Филипп топтался на коврике, вытирая ноги и в полутемной прихожей взглядываясь в Таню. Таня шагнула и подплыла по скользкому паркету. Повернула выключатель и упором глянула Филиппу в глаза. — Заниматься? — А сама так подняла брови, как будто в ответе вся судьба Филиппа.
В квартире было по-пустому тихо. Филипп поглядел на свои ноги и еще раз ковырнул половик.
— А что? — сказал, наконец, Филипп, передохнув.
— Говорите прямо: заниматься?
Таня была в блестящем черном шелковом платье — как в доспехах. Красным огнем горела на груди брошка. Змеей бегал свет на черных тугих рукавах.
Филипп покраснел.
— А что, ее нет? Не будет нынче? — И Филипп глядел на Танины волосы, зачесанные, ровного орехового цвета. И Филипп видел, что их нельзя тронуть, что, как на картинках, не для него.
Таня молча глядела, как краснел Филипп, потом повернулась и кивнула подбородком на дверь:
— Сядьте там и подождите. — Повернулась, пошла тонкими каблучками по зеркальному паркету, и черным факелом шло внизу отражение. И Таня пропала в зеленом мраке коридора. Филипп шагнул в темную дверь, нашарил на притолоке выключатель. Вспыхнул свет, и сразу встали вокруг богатые кресла, блестящий полированный стол на фигурных ножках, атласный диван, стеклянным пузырем вздулись часы на камине.
Филипп сидел на кончике кресла со своими серыми книгами и смотрел, как тихо стояли пальмы со строгими листиками. Он прислушивался, не стукают ли Танины шаги. Но было совершенно тихо. Прошло минут пять. Волшебно блестел полированный рояль в углу, и стол гордо, высокомерно ставил на паркет каждую из четырех резных лап.
«Большое дело, подумаешь», — тряхнулся Филипп. Он потянулся к столу и стал перекидывать толстые страницы альбома. Важные господа и дамы глядели со страниц. Филипп с опаской опрокидывал страницы дальше и дальше. Искал, искал — вот она. Таня глядела с портрета прямо в глаза, открыто и просто. Филипп повернул альбом поудобнее.
«Вот с такой бы…» — подумал Филипп и сказал вполголоса:
— Нет, почему — заниматься?.. А спросить просто напиться, это всюду можно. — Филипп встал, вышел в коридор и громко зашагал туда, куда скрылась Таня. Он шел по темной комнате, где-то впереди ему мерещился мутный свет. И вдруг из темноты веселый голос:
— Вы чего ищете?
— Да напиться, — сказал Филипп, и слышно было, что улыбался.
— Хотите с вареньем?
И Филипп слышал, как зашуршало шелковое платье. Зашуршало, повторяя, обозначая ее движения в темной тишине. Легко стукнули каблучки, как будто одни туфельки шли без ног, и на Филиппа пахнуло запахом духов. Томным запахом и свежим, будто что вспоминаешь хорошее. Таня в темноте звякнула графином, еще чем-то, и вот зазвонила, запела ложка в тонком стакане.
— Пейте. Попадете в рот? Вот, вот, берите.
Филипп захватил Танины пальцы со стаканом и чуть — самую малую чуточку — придержал в своих.
В это время заурчал слитной дробью звонок в прихожей. Таня выскользнула в двери, Филипп вертнулся ей вслед и видел в полутемных дверях ее силуэт. Мутным блеском полохну-ло на повороте шелковое платье.
Филипп глотнул и, нащупав стол, поставил стакан. Он совсем красный вышел в прихожую к Наденьке. Тани уж не было.
— Давно? — спросила Наденька, скалывая с прически мокрую шапочку. — А книжки? Филипп прошел в гостиную.
— Сидели альбомы разглядывали, как у доктора в очереди? — говорила насмешливо Наденька и, прищурясь, глянула в открытый альбом. Танины глаза упрямо в упор глядели с карточки. Филипп быстрым пальцем закинул крышку.
Наденька ходила за спиной, плотно ступала, не шуршала на ходу юбка, и мокрые Наденькины виски весело блестели, когда она подсела к Филиппу.
Она повторяла что-то, слегка потряхивая книгой перед глазами Филиппа. Филипп не понимал слов, хоть повторял их за Наденькой, и вдруг услыхал совсем издалека просящую, терпеливую ноту:
— На вопрос «что делает?» — «купается» — мягкого знака не надо, не надо, не надо ставить!
И само у Филиппа в голове кончилось:
— Не надо, Филенька.
— на шерстяную кофточку, на эти серые пуговки — щекой и говорить:
«Ну, не буду, не буду, больше никогда — вот ей-богу — никогда не буду».
Филипп встал и, шагая по комнате, стал приговаривать:
— Не пишется, не пишется. Ага! Не пишется.
Встала и Наденька и насмешливым уж тоном спросила:
— Что это нынче с вами? Может быть, вам уж надоело? Тогда не надо, не будем, — и сощурилась, чуть подняла головку.
Сухим горлом говорила Наденька: «тогда не надо». Строго глядела в глаза Филиппу. Строго и с болью.
— Может быть, не надо? Бросим?
— Да я ведь нынче только, как это, черт его, — Филипп с натугой улыбнулся, ему хотелось скорей шагнуть, подойти ближе к Наденьке. Но не мог, будто протянулась рука и не пускает. Он не смел оттолкнуть эту руку в сторону, стоял, вертел в жгут свою тетрадку и то взглядывал в пол, то снова в глаза Наденьке.
— Да я… — начал Филипп и стукнул мятой тетрадкой по столу.
— Вы подумайте, — перебила его Наденька. — А сегодня мы больше заниматься не будем.
Наденька резко повернула голову, хотела идти, и выпала из прически гребеночка и мелко стукнула о паркет.
Филипп бросился и раньше Наденьки поднял. Наденькина ручка схватила гребеночку, схватила жадно, суетливо, как вырвала. Хорошенькая маленькая ручка из белого рукавчика. Ручка всеми пальчиками схватила гребенку, потыкала ее в волосы и приладила там.
Филипп вышел за Надей в прихожую и не знал: раньше ее выйти или потом. Вместе нельзя было. Наденька молча, проворно застегивала пуговки, Филипп надел шапку и озабоченно лазал по карманам тужурки и все думал:
«Спросить, что ли, когда в следующий раз, или уж обождать — на кружке спросить?»
— Чего ж обижаться, товарищ Валя? — и вышло у Филиппа хрипло, басом.
— Одним словом, подумайте и скажите. Прощайте!
Наденька проворно повернула французский замок и хлопнула дверью.
Филипп остался в тихой квартире. Ни шороха, и тоненько тикают часы в гостиной.
— черт его знает что. Он глянул назад — мутно зеленела темнота в комнатах, и будто без шума ходит черная тень.
«Догнать, догнать», — вдруг хватился Филипп Наденьки. Вырвался в двери и скатился с лестницы.
На улице катил ветер, всю улицу во всю ширь занял, рвал, нес — никому нет дороги. И на тугом черном небе мигали звезды — сейчас их задует ветер.
Филька сунул за пазуху книги и побежал навстречу ветру. Он пробежал квартал по пустой улице и пошел, запыхавшись, против ветра.
«Да черт! Больно надо!» — сказал Филипп и свернул в переулок. Тут было тихо, и только слышно было, как ходил над головой ветер, громыхал железными крышами, выл в проводах.