Глава девятая
Бегство на Кавказ
Петербург в то время был столицей, центром ученой и литературной жизни; Москва, вторая столица, все-таки была провинцией. К Москве Пушкин не привык, хоть и родился в ней, и все же дома чувствовал себя только в Петербурге. Друзья уже писали ему, что он засиделся в Москве и как бы московские литераторы не перетянули его к себе. Пушкин решил ехать.
Надо было уведомить Бенкендорфа, испросить высочайшего соизволения. Бенкендорф прислал разрешение.
"Его Величество, соизволяя на прибытие Ваше в С. -Петербург, Высочайше отозваться изволил, что не сомневается в том, что данное русским дворянином Государю своему честное слово: вести себя благородно и пристойно, будет в полном смысле сдержано".
Весной 1827 года в день отъезда друзья собирались на прощальный ужин к Соболевскому на дачу. Было уже поздно. Друзья ждали, а Пушкина все нет. Наконец он приехал. Мрачный, не сказал ни слова, побыл немного, вскочил в коляску и ускакал в темную ночь.
Он ехал в Петербург и опять не знал, что решил царь.
Пушкин чувствовал беспокойную тяжесть. В Петербург он приехал в первый раз после царской расправы с декабристами. Где же те люди? Где же те буйные речи, когда за столом хмелели не от вина, а от светлых надежд, когда вслух читали такие стихи, какие сейчас никто не решался держать за подкладкой! Не стало людей, развеяло вольный дух, все боятся друг друга. Жандармы сами это заметили. Устроен был вечер, был ужин, вино, сидели писатели; шпионы втайне надеялись, что разгорячатся головы, развяжутся языки. И что же? Пушкин не узнавал речей своих старых товарищей. Все говорили с оглядкой. А временами Пушкину казалось, что и жить-то незачем.
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью,
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум.
(Стихотворение "Дар напрасный")
добровольцем в армию. Ему ответили, что мест в армии нет.
На другой же день Пушкин подал прошение Бенкендорфу -- не пустят ли его выехать из России в Париж, хоть на полгода: "Если Ваше Превосходительство соизволите мне испросить у Государя сие драгоценное дозволение, то вы мне сделаете новое истинное благодеяние".
Хотелось убежать куда-нибудь -- на войну, за границу -- все равно!
В эти времена на Пушкина находила такая тоска, что вся жизнь казалась ему сплошной ошибкой.
Когда для смертного умолкнет шумный день,
И на немые стогмы града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
(Стихотворение "Воспоминание")
Пушкин лежал больной у себя в номере и не велел никого принимать. Но принять пришлось: пришел от Бенкендорфа чиновник.
Выходило: Пушкину предлагали поступить на службу к жандармам!
-- Впрочем, -- говорил чиновник, -- можете попроситься в армию графа Паскевича на Кавказ.
Чиновник ушел. Пушкин встрепенулся. Верно! На Кавказ, в армию Паскевича!
На Кавказе в этой армии служил и брат Пушкина -- Лев.
В начале марта 1829 года Пушкин выехал из Петербурга и через Москву поехал на Кавказ. Он не спрашивал разрешения у царя и ничего не сказал Бенкендорфу.
Пушкин задержался в Москве. Здесь он встретил свою будущую жену, красавицу Наталью Николаевну Гончарову.
"Я полюбил ее. Голова у меня закружилась, я просил руки ее. Ответ едва не свел меня с ума. В ту же ночь я уехал в армию. Спросите зачем? -- Клянусь, сам не умею сказать: но тоска непроизвольная гнала меня из Москвы".
"... Мне предстоял путь через Курск и Харьков, но я своротил на прямую тифлисскую дорогу... Наконец увидел я воронежские степи и свободно покатился по зеленой равнине и благополучно прибыл в Новочеркасск, где нашел графа Вл. Пушкина, ехавшего также в Тифлис; и мы согласились путешествовать вместе. Он едет в огромной бричке. Это род укрепленного местечка; мы ее прозвали Отрадною. В северной ее части хранятся вина и съестные припасы; в южной -- книги, мундиры, шляпы...
С западной и восточной стороны она защищена ружьями, пистолетами, мушкетонами, саблями и пр. На каждой станции выгружается часть съестных запасов, и, таким образом, мы проводим время как нельзя лучше.
Переход от Европы к Азии делается час от часу удивительнее: леса исчезают, холмы сглаживаются, трава густеет... Калмыки располагаются около станционных хат. У кибиток их пасутся уродливые, косматые кони... На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Все семейство собиралось завтракать: котел варился посредине, и дым выходил в отверстие, сделанное вверху кибитки. Молодая калмычка, собою очень недурная, шила, куря табак. Я сел подле нее. -- Как тебя зовут? Сколько тебе лет? -- Десять и восемь. -- Что ты шьешь? -- Портка. -- Кому? -- Себя.
Она подала мне свою трубку и стала завтракать. В котле варился чай с бараньим жиром и солью. Она предложила мне свой ковшик. Я не хотел отказаться и хлебнул, стараясь не перевести духа. Не думаю, чтобы другая народная кухня могла произвести что-нибудь гаже.
Я попросил чем-нибудь это заесть. Мне дали кусочек сушеной кобылятины; я был и тому рад.
... С Екатеринограда начинается военная Грузинская дорога, почтовый тракт прекращается. Нанимают лошадей до Владикавказа. Дается конвой казачий и пехотный и одна пушка. Почта отправляется два раза в неделю, и проезжие к ней присоединяются: это называется оказией".
Пушкин приехал в Тифлис. Ему хотелось скорей в действующую армию. Здесь, в войсках, Пушкин встретил своих товарищей и друзей. Здесь было несколько декабристов, разжалованных в солдаты; среди них Михаил Пущин, брат декабриста Ивана Пущина.
Пушкину очень хотелось увидеть бой.
"... Пришли сказать, что неприятель показался у аванпостов. Все мы бросились к лошадям, с утра оседланным... Не успел я выехать, как уже попал в схватку казаков с наездниками турецкими, и тут же встречаю Семичева, который спрашивает меня: не видал ли я Пушкина? Вместе с ним мы поскакали его искать и нашли его скачущего, с саблею наголо, против турок. Приближение наше, а за нами улан, скакавших нас выручать, заставило турок в этом пункте удалиться, -- и Пушкину не удалось попробовать своей сабли над турецкой башкою", -- писал М. Пущин.
Пушкину все хотелось знать, все видеть самому, все испытать. Он осмотрел все в Эрзеруме {Эрзерум -- турецкий город.}, побывал и в мечети, и на кладбище, и во дворце.
Пушкин с наслаждением разглядывал завоеванную заграницу. Но и его разглядывали все те же сыскные очи. Графу Паскевичу донесли, что Пушкин встречается и говорит с разжалованными в солдаты декабристами. Паскевич вызвал Пушкина и сказал:
-- Господин Пушкин, мне вас жаль, жизнь ваша дорога для России, вам здесь делать нечего, а потому я советую немедленно уехать из армии обратно, и я уже велел приготовить для вас благонадежный конвой.
И в тот же день Пушкин уехал. В Москве он сейчас же явился к Гончаровой. Он пришел утром. Девицы Гончаровы пили чай. Сама мамаша была еще в постели. Доложили, что пришел Пушкин.
"Поднадзорный, за которым следит полиция, -- нет, такого жениха лучше не надо", -- решила мамаша и приказала дочке похолоднее и посуше обойтись с Пушкиным.
В Петербурге Бенкендорф немедленно потребовал его к ответу:
-- Кто вам разрешил, милостивый государь Александр Сергеевич, ездить на Кавказ? Вы спросились?
И Пушкину опять стало несносно в России. Пушкин написал Бенкендорфу: "Так как я еще не женат и не связан службой, я желал бы сделать путешествие во Францию либо в Италию. Если мне это не будет дозволено, я просил бы разрешения посетить Китай с миссией, которая туда направляется".
Заодно Пушкин еще раз испрашивал разрешения напечатать "Бориса Годунова".
Бенкендорф ответил: "Его Величество Государь Император не удостоил снизойти на Вашу просьбу посетить заграничные страны, полагая, что это слишком расстроит Ваши денежные дела и в то же время отвлечет Вас от Ваших занятий".
Весной 1830 года Пушкин снова сделал предложение Гончаровой. Предложение на этот раз было принято.
Пушкин написал Бенкендорфу, что намерен жениться, но мать невесты боится, потому что он поднадзорный.
Бенкендорф прислал письмо, в котором писал, что за Пушкиным никогда полицейского надзора не было, а если что и советовал Бенкендорф, то как друг, а сам государь к Пушкину относится с отеческим попечением.
Пошли разговоры о свадьбе. Теща жаловалась, что за дочерью нет приданого.
Свадьбу назначили через несколько месяцев. За это время Пушкину нужно было устроить свои денежные дела. Он получил от Бенкендорфа разрешение печатать "Бориса Годунова". Но этого было мало. Отец выделил ему имение -- Болдино. Пушкин решил заложить имение и в конце лета уехал туда. В это время началась холера, и Пушкину три месяца пришлось просидеть в Болдине. Деревенская тишина, осень -- любимая пора Пушкина... И вот за три месяца своего одиночества он написал две последние главы "Евгения Онегина", "Домик в Коломне", "Моцарт и Сальери", "Каменный гость", "Скупой рыцарь", "Пир во время чумы" и десятка три маленьких стихотворений; кроме того, прозой написал пять повестей: "Метель", "Станционный смотритель", "Гробовщик", "Выстрел" и "Барышня-крестьянка".
В феврале 1831 года сыграли свадьбу. Пушкин с женой уехал в Царское Село.
"Теперь, кажется, все уладил, -- писал он приятелю в Москву, -- и стану жить потихоньку без тещи, без экипажа. Следственно, без больших расходов и без сплетен. Мы здесь живем тихо и весело, будто в глуши деревенской, насилу до нас и вести доходят".
Но все это было недолго. В июле Николай со своим двором переехал в Царское Село.
Царское Село закипело, превратилось в столицу. В парке Пушкин как-то встретил Николая. Царь спросил, почему он не служит. Пушкин сказал, что, кроме литературной, никакой другой работы не знает. Тогда Николай сказал: пусть напишет историю Петра I -- вот его будет служба. Вход в архивы, где хранятся бумаги, оставшиеся с прошлых времен, царь Пушкину разрешает и назначает ему жалованье.
Нужно было написать историю царского прадеда, и, конечно, не так, как Пушкину хочется, а чтобы пришлось по нраву царю. Попросту, надо сделаться придворным историком, таким же услужливым царедворцем, каким уже давно стал Жуковский, каким был Карамзин, написавший "Историю государства Российского".
Бывая в архивах, роясь в бумагах о Петре, Пушкин нашел документы о восстании Пугачева.
Он сразу понял, что пугачевское восстание -- не мелкий случайный бунт, а большое народное движение против помещичьей власти.
Пушкин решил написать историю этого движения. Как же попросить разрешение у царя писать историю народного восстания? Пушкин сказал, что хочет писать историю полководца графа Суворова. Так как Суворов ходил против Пугачева, то, значит, Пушкину нужны все бумаги, касающиеся пугачевского восстания, а потом нужно съездить и на места событий: на Урал, в Оренбург, в башкирские степи. Пушкин получил разрешение и выехал. Он обходил места, где были сражения, записывал песни, сложенные про Пугачева, расспрашивал стариков, которые помнили, как проходил "Пугач".
В ноябре Пушкин уже собрал все, что нужно было, и вернулся в Болдино. Опять осень и деревня, и Пушкин пишет жене: "Я уж чувствую, что тут на меня находит, и я в коляске сочиняю. Что же будет в постели?"
Пушкин любил сочинять утром в постели.
Он писал жене из Болдина: "Просыпаюсь в 7 часов, пью кофей и лежу до 3 часов. Недавно расписался и уже написал пропасть. В 3 часа сажусь верхом, в 5 в ванну, и потом обедаю картофелем да грешневой кашей. До 9-ти часов читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо".
"пропасть". Он закончил "Историю Пугачева", написал повесть "Капитанская дочка" и поэму "Медный всадник".
В "Медном всаднике" Пушкин достиг полной простоты слова.
Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненье разных размышлений.
О чем же думал он? О том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего, ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года;
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Все прибывала...
Читаешь, и кажется, что сейчас стихи перейдут в простой прозаический рассказ. И вдруг начинается беспокойная, взволнованная речь, как будто встрепенулись все слова и побежали стремительно, неудержимо, как то наводнение, про которое Пушкин и говорит:
Редеет мгла ненастной ночи,
И бледный день уж настает...
Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури...
И спорить стало ей невмочь...
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова.
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Все побежало. Все вокруг
Вдруг опустело...
"У него из самой обычной прозы неожиданно расцветает поэзия".
Но никакая поэзия, никакие ее чудеса не могли пробрать "всеевропейского жандарма" -- Николая I. На все он смотрел оком полицейского. И когда Пушкин отправил ему на просмотр "Медного всадника", Николай прочел и не велел печатать.
"Медном всаднике" неуважительно сказано про царскую особу. Правда, неуважительные слова говорит человек, сошедший с ума.
Добро, строитель чудотворный!
Ужо тебе!..
сочинений. Жуковский внес все поправки, какие требовал царь. И только через много лет, когда уже не стало на свете Николая I, поэму выпустили так, как написал ее Пушкин.