Глава седьмая
Восстание декабристов
Время шло.
Поднадзорная жизнь час от часу становилась несносней, а впереди -- неизвестность... Ведь так и вся жизнь пройдет в глуши, в бездействии, в неволе.
Пушкин просил мать написать царю, чтоб он разрешил ее сыну, больному аневризмом, поехать полечиться в Петербург или за границу. Мать написала. Царь разрешил лечиться в Пскове, с тем чтобы псковский губернатор наблюдал за поведением и разговорами больного. Пушкин понял: ждать царской милости бесполезно и глупо. Оставалось одно: тайно бежать за границу. Он думал об этом с самого приезда в Михайловское.
Но как же выбраться из подлого отечества? Ведь за каждым его шагом двойной надзор -- полицейский и церковный. Он стал придумывать план бегства -- и придумал. План его знал брат Лев и сын Осиповой Алексей Вульф. План был такой.
В городе Дерпте, расположенном вблизи границы, преподавал в университете известный профессор хирургии Мойер. Надо было уговорить этого Мойера, чтобы он вызвал Пушкина в Дерпт, как интересного для науки и очень опасного больного. А там уже, когда Пушкин приедет, Вульф должен был тайно переправить его за границу.
Вульф действовал в Дерпте, а брат Лев в Петербурге. Пушкин писал брату письма, самыми мрачными красками расписывал свою застарелую болезнь. Родители испугались за сына, решили не тратить времени на хлопоты о разрешении на выезд Александра в Дерпт и написали прямо Мойеру, умоляя его приехать в Псков и сделать операцию их сыну. Упросили они и Жуковского написать Мойеру о том же. И стали уже снаряжать коляску из Петербурга в Дерпт за Мойером. Пушкин узнал об этом и ужаснулся. Он не ожидал такого оборота. Почтенный профессор протрясется в коляске в такую даль по скверным дорогам, приедет и увидит совершенно здорового человека! Дурная шутка!
Он тотчас же написал Мойеру:
"Благодеяние ваше было бы мучительно для моей совести. Я не должен и не могу согласиться принять его; смело ссылаюсь на собственный ваш образ мыслей и на благородство вашего сердца".
Мойер понял все и не поехал.
Мечты о свободе рухнули. В утешение осталось одно -- работа, поэзия. Пушкин с головой ушел в работу. Он писал "Онегина", читал Шекспира, восхищался его великолепными трагедиями, его знанием человеческого сердца и так проникся духом Шекспира, что и сам принялся за трагедию в стихах "Борис Годунов". Работа так увлекла его, что он забыл все свои горести.
Чтоб нависать такую трагедию, какую он задумал, ему надо было досконально изучить время Бориса Годунова, продумать, что за люди тогда были, какие страсти волновали их, каким языком они говорили. И он прочитал множество исторических книг и древних летописей. В древних записях он нашел имя своего предка Гаврилы Пушкина, примкнувшего к самозванцу против царя Бориса.
Переодевшись крестьянином, в соломенной шляпе, в рубахе с шелковой опояской, Пушкин бродил по ярмаркам, прислушиваясь к народному говору, к песням юродивых, слепцов у монастыря, хватал на лету живую народную речь, живой дух народа. Ведь главным героем трагедии он хотел сделать не только царя Бориса и самозванца, а вот этот простой народ, изведавший под властью царя
Опалу, казнь, бесчестие, налоги,
И труд, и глад...
Уже в октябре 1825 года Пушкин писал Вяземскому:
"Трагедия моя кончена. Я перечел ее вслух один и бил в ладоши и кричал: -- ай да Пушкин, ай да сукин сын!.. Жуковский говорит, что царь простит за трагедию -- навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!"
В трагедию Пушкин, в самом деле, упрятал многое. В нее он упрятал главную мысль: цари вовсе не избранники народа, между царями и народом нет и тени той крепкой связи, какую расписывали царские историки: царь -- это отец, а народ -- его дети. Нет, власть царей ненавистна народу.
Всегда народ к смятенью тайно склонен:
Так борзый конь грызет свои бразды;
На власть отца так отрок негодует;
Но что ж? конем спокойно всадник правит,
А отроком отец повелевает, --
Конь иногда сбивает седока,
Сын у отца не вечно в полной воле.
Лишь строгостью мы можем неусыпной
Сдержать народ.
Если народ надо сдерживать "строгостью неусыпной", чтобы он не сбросил с престола царя, то разговоры о том, что царь избранник и любимец народа, -- пустая болтовня, ложь, выдумка придворных историков.
В трагедии весть о новом царе -- Дмитрии Самозванце -- не радует народ. Новый царь -- новое бедствие. Это вскоре оправдалось и на самом Пушкине. В Михайловское, в деревенскую глушь, в конце ноября 1825 года стали доходить темные и сбивчивые слухи, будто бы царь Александр I внезапно умер в Таганроге по дороге из Крыма. Потом -- будто бы брат царя, наследник Константин Павлович, отрекся от престола, а царем будет его младший брат, Николай.
А через некоторое время до Пушкина дошли слухи, что в Петербурге бунт. Эти слухи были правдой. Члены тайного общества давно готовились к свержению деспотизма. Они выработали конституцию и твердо решили убить царя Александра летом 1826 года во время маневров. И вот он вдруг сам умер и спутал все планы заговорщиков. Народ и войска привели к присяге Константину, а Константин отказался от престола. Народ и войска должны были снова присягать царю Николаю. "Переприсяга" была назначена на 14 декабря 1825 года. Войска были недовольны этим и глухо волновались.
Члены тайного общества решили в день 14 декабря вывести недовольные войска на Сенатскую площадь и заставить царя принять конституцию. Но они сами сознавали, что не подготовлены к этому дерзкому делу, и почти не надеялись на успех. Накануне восстания Рылеев говорил: "Предвижу, что не будет успеха, но потрясение необходимо. Тактика революций заключается в одном слове: дерзай! И ежели это будет несчастливо, мы своей неудачей научим других".
Опасения Рылеева оправдались. Восстание с самого же начала пошло вразброд. Диктатор восстания князь Трубецкой не явился на площадь, восставшие оказались без вождя. Царь Николай разогнал их с площади, потом начал хватать поодиночке и запирать в казематы Петропавловской крепости. Среди восставших были близкие друзья, товарищи и знакомые Пушкина: Пущин, Рылеев, Бестужев, Муравьев, Пестель. Кюхельбекер бежал в Варшаву, но его схватили там и привезли в Петербург в крепость.
дело и других людей, он сжег свои записки о минувших днях, которые писал со всей откровенностью.
Время шло. Пушкина не трогали, значит, за ним не числилось ничего предосудительного. Можно попытаться выбраться из проклятой глуши.
В мае 1826 года Пушкин представил псковскому губернатору прошение на имя нового царя. Ссылаясь на свою болезнь, он снова просил позволения ехать для лечения в чужие края.
Отослал прошение, и оно кануло в неизвестность. Друзья не шлют писем, боятся царских шпионов, все притихли, ждут: что-то будет с несчастными мятежниками?
Царь Николай приказал пятерых, самых главных -- Рылеева, Пестеля, Бестужева, Муравьева и Каховского, -- повесить, остальных сослать в Сибирь, в рудники на каторгу.
как горько было ему, когда он увидел, что другие люди, которых он тоже считал лучшими, стали поворачиваться спиной к опальным декабристам!
Даже Вяземский, член вольнодумного общества "Арзамас", друг многих декабристов, теперь называет их в письме к Пушкину "сорванцами и подлецами". "Кого ты называешь сорванцами и подлецами? -- ответил ему Пушкин. -- Если уж Вяземский... так что же прочие? Грустно, брат, так грустно, что хоть сейчас в петлю".
Нет, опальный Пушкин не отворачивался от опальных друзей и по-прежнему в письмах своих называл декабристов друзьями, братьями, товарищами.
Неизвестность бесила Пушкина. Забыли о нем, что ли? Нет, царь Николай ни на минуту не забывал о Пушкине. О нем напоминали ему декабристы, которых царь сам допрашивал. Они все говорили, что знают и любят Пушкина, любят его стихи, в которых он славил свободу. В их бумагах нашлись списки этих стихов. Все они показывали, что Пушкин ни в тайном обществе, ни в заговоре не участвовал. Но царь, напуганный восстанием, не доверял ни им, ни Пушкину.
Для расследования царь отправил в Псковскую губернию чиновника Бошняка.
здоровался за руку; крестьяне говорят, что он отменно добрый барин, никого не обижает. А игумен Святогорского монастыря сказал: "Он ни во что не мешается и живет, как красная девка".
Пушкин был чист от подозрений царя и охранки.
Тут случилось еще нечто, что повлияло на судьбу Пушкина. После восстания декабристов у царской охранки нашлось много добровольных агентов. Все искали покровительства нового царя и шефа жандармов Бенкендорфа. Не бездействовала и охранка и вербовала в свои ряды генералов, чиновников, светских дам, журналистов, лакеев, дворников. В Петербурге был известный журналист Фаддей Булгарин -- умный и подлый делец.
После 14 декабря Булгарин заметил, что писатели упали в глазах правительства и теперь ему гораздо выгоднее дружить с царской охранкой. Он составил две записки, два хитроумно написанных доноса. В записках он вскрывал вольнолюбивый, дерзкий дух писателей, бывших воспитанников Лицея и членов общества "Арзамас". Лицейский дух -- дух, опасный для правительства, -- пошел от Французской революции. Но как же бороться с этим духом? Он рекомендует правительству не силу, а хитрость. Нужно пустить в ход пропаганду, а для этого использовать благонамеренных писателей вроде Булгарина, потом надо взять на учет всех людей с "лицейским духом", наблюдать за ними и тех, кого еще можно исправить, лаской привязывать к царю и правительству. Вот в "Арзамасе" был Жуковский, и мало ли их было, а обласкало их правительство, и они стали усердными чиновниками и верноподданными. Жуковский воспитывал наследника царского.
Обе записки Булгарин представил в Третье отделение (охранка) Бенкендорфу. Он знал, что через Бенкендорфа они станут известны царю.
И в августе после коронации царь Николай приказал: доставить к нему сочинителя Пушкина.